Точка кипения - Страница 96

Все это Райхлин терпеливо объяснил Никонову и добавил:

– Кроме того, у меня денег осталось в обрез, на плацкартный билет. О самолете и говорить не приходится.

Они подошли к билетным кассам. Московский поезд отправлялся через час.

– Видишь, как все складывается. Как раз успеем перекусить в ресторане, если угостишь.

Никонов расщедрился: оплатил за двоих, купил билеты в спальный вагон. Странное они представляли зрелище: хорошо одетый Райхлин и Никонов, прихвативший с собой в Междуреченск шмотки для работы на все времена года и не подумавший о парадно-выходном костюме. Но именно бомжеватого вида рабочий платил деньги и диктовал свои условия. Когда поезд, издав визг смертельно раненного животного, тронулся с места, а проводница собрала билеты, он запер дверь и сказал:

– Ну, как будем делить рубин? Распилим поровну или честно разделим вырученные за него деньги?

– У меня дома есть шестьдесят тысяч долларов. Я тебе их отдам сразу как приедем. Ты станешь богатым человеком.

– Да, стану, – радостно подтвердил Никонов, – только не с жалкими шестьюдесятью тысячами. Хочешь, гад, кинуть мне подачку, а сам заграбастать настоящие бабки? Не выйдет! Это я нашел рубин, и я провисел почти двое суток на дереве, между прочим из-за твоего болтливого языка. Тебя когда-нибудь привязывали голым к дереву? Знаешь ли ты, какие муки испытывает при этом человек? Днем жарит солнце, оно печет час за часом, и даже загоревшая кожа покрывается волдырями. Тебя бросает в жар, потом начинает бить озноб, и тут на лес опускается ночной мрак. Ты висишь, и у тебя зуб на зуб не попадает от холода! А всякая мерзкая живность, которую человек обычно не замечает! Днем свирепствуют кусачие мухи, вечером налетают комары, даже ночью в тело впиваются какие-то твари. А ворона! Почему ни один из вас не осмелился прогнать ворону? Левшу боялись! Эта дрянь спикировала мне на голову и нацелилась выклевать глаз. Видишь – шрам на брови. Хорошо, что охранник сердобольный попался, швырнул в гадину камнем. Да, он угодил мне в лоб, зато спугнул мерзавку. И ты мои муки оцениваешь в жалкие шестьдесят тысяч! Пиши расписку.

– Какую расписку?

– Я, фамилия, имя, отчество, похитил у государства рубин ценой шестьдесят.., тьфу ты! шестьсот тысяч долларов с целью его продажи и незаконного получения денег. Подпись. Эта бумажка будет мне железной гарантией. А то продашь рубин и кинешь меня, как последнего лоха. Я отдам ее тебе, как только получу взамен деньги, триста тысяч.

– Я не буду этого писать, – сказал Райхлин. – Тем более что в лучшем случае я выручу за рубин пятьсот.

– Прибедняешься. Но если даже пятьсот, тебе останется хорошая сумма. А насчет расписки я бы на твоем месте не упрямился.

Рабочий цепко ухватил инженера за лацкан пиджака. Рука у него была сильная, мускулистая, как у любого, занимающегося тяжелым физическим трудом на свежем воздухе. Райхлин подумал, что в любое мгновение эта рука может нанести ему сокрушительный удар.

– Ладно, – покорно сказал Райхлин. – Я напишу все, что ты скажешь, лишь бы сохранить нашу дружбу.

– Дружбу?! Да ею здесь и не пахнет! Временный союз на корыстной основе…

Их сгубило то, что у Никонова не было приличной домашней библиотеки.

Он жил на окраине Москвы в двухкомнатной квартире вместе с женой и ребенком. Они занимали большую комнату, а дочке отвели маленькую. Когда жена вернулась с работы и увидела лежащего на диване мужа, она всплеснула руками:

– Господи! Тебя снова надурили!

– С чего ты взяла? Может, это я всех надурил, – слегка заплетающимся языком ответил Никонов.

Он уже отметил в гордом одиночестве свое возвращение, но первым делом спрятал расписку. Да, жаль, что у них не было роскошной домашней библиотеки, длинных стеллажей во всю стену, плотно уставленных бесчисленными томами собраний сочинений классиков, простенькими книжечками с истрепанными переплетами и роскошными фолиантами, которые некоторые поклонники библиодизайна раскрывают раз в год, надев чистые перчатки.

Когда в квартиру Никоновых нагрянула опергруппа, предъявив ордер на обыск, кто-то из оперов заметил, что нервозность хозяина усиливается, стоит подойти к большой импортной “стенке”. Ее обыск начали с двух книжных полок, где свободно разместилась вся библиотека хозяев: детские книжки, детективы, несколько сентиментальных романов и красочное издание “Холодное и огнестрельное индивидуальное оружие”. Именно из него выпал заклеенный конверт, в котором лежала расписка Райхлина. После этого Никонов рассказал все от начала до конца, естественно отведя себе роль безвинной жертвы.

– Можете еще что-нибудь добавить в свое оправдание? – спросил старший опергруппы.

Развинтив плафон люстры, рабочий добавил еще пакетик с маленькими разноцветными камешками.

– Ладно уж, ты за свои грехи авансом отмучился, – сказали ему на прощание.

А вот с Райхлиным разговор был суровый. Он как раз нашел покупателя и держал камень у себя дома. Рубин конфисковали, до приговора суда изъяли и те самые шестьдесят тысяч, а инженера отправили в камеру. Оба они, и рабочий, и инженер, терялись в догадках, кто же мог навести милицию. А виной всему была одна-единственная фраза, которую обронил в лесу Левша, оправдывая перед Комбатом учиненную над Никоновым расправу…

* * *

Когда, услыхав звонок и открыв дверь, изумленный Рублев увидел перед собой Бахрушина, он с трудом удержался от радостного восклицания: “О, какие люди! И без охраны!”, тем более что это во всех смыслах было правдой.

Но полковник мало напоминал человека, обрадованного встречей с другом. По его лицу скользнула вымученная улыбка и тут же погасла, сменившись грустным и усталым выражением лица. Рублев моментально оценил ситуацию и, протянув руку, сдержанно сказал: